«Меня били – и ничeго, человеком вырос» Я cлышала эти истории не раз. Как…

«Меня били – и ничeго, человеком вырос»

Я cлышала эти истории не раз. Как это было всегда неожиданно. Как нельзя было никак предотвратить и защититься. Как нельзя было плакать, жаловаться и вообще что-то чyвствовать.

Истopии про то, кaк били родители.

Сначала, правда, говорят вообще не так. А спокойно, часто с улыбкой: да, отец бил. Нет, ничего не чувствовал. А может вину чувствовал, за дело ж, наверное? Я сложный был ребёнок.

И только потом: за это били, за это и еще за то. По-разному: полотенцем, кулаком, ремнём, кипятильником.

И ещё позже детали: я помню, как хотел убежать в свою комнату, а он повалил меня в корридоре и бил. Я не знаю за что. Я помню, плакать нельзя было, иначе только сильнее бил.

А мама? А мама тихая была. Плакала мама или молчала. Или: а папа? Папа хороший был, но пил, не было его почти.

Я сама ребенок, не знающий, что такое физическое насилие. Я слушаю эти истории, и мысленно благодарю своих родителей. Я могу лишь догадываться, какой ад пережили люди, которых били. И я чувствую отчаяние, гнев и бессилие, когда слышу про то, как бьют детей.

Однажды я соприкоснулась «по касательной» с тем, что переживают дети, которых бьют. Любой психотерапевт знает, что такое контрперенос. Если просто — то это когда терапевт чувствует что-то «как клиент» или «за клиента» (если тот не пускает чувство в сознание). Или когда терапевт чувствует что-то, что возникает у людей рядом с клиентом.

Один клиент, из таких вот «битых» детей, с историей, от которой хочется рыдать, орать и менять глобус, который сам однажды ударил женщину и не хотел, чтоб это повторилось, как-то неожиданно сказал: «А ведь я могу и вас ударить».

Я помню тогда мысль: он сильнее, я могу здесь орать, но никто не услышит и не придёт. И ещё мысль: я почему-то ничего не чувствую.

Только через несколько дней я «разморозилась». И накатил такой ужас, которого ни до, ни после я не переживала. Ни страх, ни паника — ужас, из живота, невозможный, невыносимый ужас. И ещё бессилие, как будто мир опасен, а я ничего не могу изменить.

Тот ужас и бессилие — это то, что я «небитый ребёнок», ощутила при угрозе физического насилия. Те чувства, которые задели меня по касательной — это то, что ощущал этот мой клиент в детстве ежедневно.

Ужас, бессилие, отчаяние переживают дети, которых бьют. Жить так постоянно невозможно. Есть переживания, которые невыносимы для психики. Если бы хотя бы можно было как-то отреагировать, зарыдать, закричать, ударить в ответ. Если бы можно было сбежать, избежать, что-то изменить в этих ситуациях избиения. Если бы кто-то вмешался, к кому-то можно было убежать за поддержкой, сочувствием. Но нельзя. И тогда поворачивается защитный тумблер — и чувства выключаются. Что-то со мной происходит, но я ничего не чувствую уже, вроде как и не со мной.

Так работают механизмы психической защиты. Когда что-то чувствовать невыносимо — поворачивается «выключатель». И около этого «выключателя» встает такой «охранник», задача которого сделать так, чтоб эти чувства больше не ощущались. И в ситуациях, провоцирующих «запретные» чувства, «охранник» выдаёт какое-то другое чувство или мысль, или вообще идею развивает.

Ужас и бессилие ребёнка, которого бьют те, от которых он ждёт заботы и защиты — невыносимы. Срабатывают защиты, ребёнок перестаёт чувствовать. И потом, когда его собственные дети провоцируют (неизбежно) ситуации, в которых он чувствует свое родительское бессилие, то защиты не пускают это чувство в сознание, а говорят — виноват ребёнок, накажи его. И вместо бессилия «включается» ярость или обвинение.

Или даже дети ничего не делают, а кто-то вдруг говорит, что детей бить нельзя. И все равно включается сигнал опасности — вдруг сейчас скажут, что дети что-то при этом чувствуют? Вдруг напомнят мне про то, что чувствовал я? Ну нет! И человек говорит: «ну что такого, меня били, и я человеком вырос». Хорошо работает «охранник» психики.

Я не знаю, что с этим делать. Не знаю, как обойти защитные механизмы детей, которых били, и которые теперь бьют своих детей. В их жизни было так много насилия и бессилия, что они не готовы вспоминать про то, каково им было детьми. Не готовы признать себя теми, кто нуждается в помощи. Для них насилие — это норма жизни, это то, в чем они выросли, то, что перестали воспринимать, как насилие.

Думаю, что большинству, чтобы перестать бить детей, нужен строгий «родительский», то есть государственный запрет в виде статьи в УК. Думаю, что не большинство, но многих может поддержать «психологический ликбез». И они уже будут влиять на большинство. Когда-то ведь и в других странах насилие считалось нормой, но постепенно это много где поменялось.

И безмерное уважение вызывают те, кто решает прекратить цепь насилия. Кто говорит: больше никогда я не ударю ребенка! Кто, если не справляется, обращается за помощью. Кто говорит: меня били, и я сделал то же самое, я ударил (или ударила) ребёнка, но я не хочу, чтобы так было. Или пусть не так говорят. Но имеют мужество «размораживаться», встречаться с непережитой болью, выдерживать её. Берут ответственность за то, чтобы залечить свои детские раны, вместо того, чтобы неосознанно «охранять» их и дальше передавать своим детям. Берут ответственность за то, чтобы защищать своих детей, в том числе от себя.

Екатерина Бойдек

❤ С заботой о Вас, [club50106785|Психология | Эзотерика | Йога]