История Артема Часть 1 Он вошел, сел, улыбнулся и… замолчал. Через несколько секунд раздалось…

История Артема

Часть 1

Он вошел, сел, улыбнулся и… замолчал. Через несколько секунд раздалось вежливо – вопросительное «Ну?…»

«Хорошее начало – подумала я – именно это я уже почти собралась ему сказать»…

Продолжение нашей «беседы» оказалось достойным ее начала: он представился и сообщил, что проблем у него нет. На моё молчаливое удивление быстро ответил, что пришел по настоянию жены, которая и сама ходит к психотерапевту, потому что у нее с Артемом «проблемы».

Ничего не оставалось, как спросить его, чем же я могу быть ему полезной.

«Понятия не имею», ответил Артем и сел поудобнее, а моё настроение окончательно испортилось. У меня возникло подозрение, что ходить он будет, и нынешняя ситуация повторится неоднократно.

Предчувствия меня не обманули.

Очень медленно удалось выяснить, что его приход – условие жены для продолжения их брака, по ее словам, он стал очень вспыльчивый, и жить с ним стало трудно.

Сам он считает свою вспыльчивость обоснованной, у него такой характер. (Ничего себе характер: кидаться телефонами из окон! При этом – тихий голос, мягкие манеры…)

Развода не столько боится, сколько не хочет: он вложил много сил и времени в эти отношения, его жизнь налажена, в принципе, его все устраивает. Жена полагает, что психолог может повлиять на их отношения, он так не считает, и собирается доказать ей, что она ошибается.

(Всегда приятно услышать от клиента, что он пришел к вам только для того, чтобы доказать вашу бесполезность).

Я выразила сомнения относительно перспективы наших встреч.

Он улыбнулся. Попросил все-таки поработать с ним по поводу его гневливости. Пообещал не мешать мне «делать свое дело» и договорился сразу на 10 встреч, сославшись на любопытство. Высказал опасения относительно «влияния психологов» и не скрыл своей настороженности относительно меня лично. (Женщина – это уже плохо).

Социально успешен, занимает хорошую творческую должность, что раньше было много увлечений и интересов.

Я попробовала объяснить ему, что такое психотерапия и чем она отличается от «влияния». То ли я была невнятна, то ли он не заинтересован, но разговора не получилось. Все закончилось несколькими равнодушными кивками и формальными вопросами по процедуре наших встреч. Мы заключили контракт и расстались.

Честно говоря, никаких далеко идущих выводов я делать не стала: большая вероятность, что он вообще не придет. Так, отметила для себя очевидные банальности: насторожен к женщинам, вопросов про чувства не понимает, упрям (ситуация в семье не вчера обострилась), импульсивен, стремится выглядеть независимым, то есть очень чувствителен к отношению окружающих. Своих потребностей не сознает, ожидает от меня неприятностей, сдерживает себя – все механизмы прерывания контакта на месте. Главный «голод», скорее всего, по заботе и вниманию к своей особе. Обиды, напряжение, месть жене за «непонимание». Если будет «лечиться», то фаза безопасности будет долгой, а чувства ко мне в лучшем случае амбивалентные. Подавляемую агрессию можно ждать в форме обесценивания.

Защитник личностной целостности «всех времен и народов» Эриксон возможно, заинтересовался бы проблемами интеграции амбивалентностей на фазе автономия – стыд, сомнения и нарушениями в функционировании соответствующих модусов задерживания – выпускания (Артем и правда был очень напряжен – само сдерживание, ни одной эмоции выходу не дал, один его контракт без запроса чего стоит!) А вот главный психотерапевтический мэтр З. Фрейд скорее всего диагностировал бы «фиксацию на анальной стадии», с ее характерологическими особенностями. А моя гештальтисткая позиция была уж совсем простой – «будет день – будет пища», а на нет и суда тоже не будет.

Он пришел на следующую встречу и подтвердил мои предположения. Хотя «подтвердил» – громко сказано, каждое слово приходилось «тащить» из него «клещами».

Он часто бывает чем-то недоволен, но никогда не говорит об этом сразу, предпочитая терпеть, и наказывать жену грубостью и гневом. После ссоры, которую сам же и затеял, долго обижается и никогда не подходит первым. Стремится подчеркнуть свою правоту и превосходство. Считает, что жена сама должна догадываться, чего он хочет, если она его любит. Живет в хронически подавленном, раздраженном настроении, ничего его не радует, от всего устал. Говорит, что старается вообще ничего не чувствовать, «так спокойнее», различает только те ощущения, которые говорят о боли.

Фигурой сразу стало его настороженное сопротивление терапии и недоверие к женщинам вообще. Мне отводилась роль нелюбимого учителя, который будет преподавать неинтересный, ненужный предмет и спрашивать задания. При этом и руководство и контроль, и направление «учебного процесса», естественно, определяю я. (Та еще перспектива: либо он меня измором возьмет и я «сдамся», признаю, что ничем помочь ему не могу, и он может с гордостью отнести мой «скальп» жене, либо я его «изнасилую» и он «расколется», то есть обнаружит свою поруганную нежную душу, требующую немедленного спасения). К тому же, судя по его отстраненно-недовольно-напряженной позиции мне тоже предлагается освоить его любимый способ контактирования – угадывать его желания.

Это, видимо, для того нужно, чтобы он случайно не попросил то, в чем ему могут отказать. А в его модели отказывает только он, причем в зависимости от «дрожания своей левой икры», и от всех сомнений и разочарований он застрахован. Эх, не люблю я начинать с негативного переноса!

Почему женщина – источник напряжения и опасности? Почему так опасно выражать свои желания? Чтобы не переживать отказ? Кто игнорировал его желания или запрещал их высказывать?

Кстати, учитывая его поведение и мои чувства по этому поводу (раздражение, растерянность) стоит ли удивляться, что в конце концов женщины становятся рядом с ним мегерами… Но вторая встреча не самоё подходящее время для таких интерпретаций и я смолчала.

Мой план был нехитрым.

Прояснять фон его сегодняшней жизни, стремиться различать свои чувства и осознавать моменты неудовлетворенности. Это поможет ему понять, чего же он хочет и сформировать запрос к терапии. Начинать работу придется фактически без запроса, а это дело неблагодарное, того и гляди, получишь обвинение в трате клиентских времени и денег впустую.

К тому же, такая работа предполагает большую мою инициативу и ответственность, чем его. Однако, я решилась на это по следующим соображениям.

Такая позиция может снизить его тревогу по поводу того, что «женщины вечно чего-то от меня хотят».

Ее нейтральность можно поддерживать до тех пор, пока он как-то не проявит свой «пол». Вот интересно: он проявит себя как мужчина или как мальчик?

Артему останется только выбирать соглашаться или не соглашаться с моими предложениями. Этот «последний оплот» его способности рисковать и проявлять инициативу защитит его и от «тягот излишней ответственности» и от «прелестей регресса». Я надеялась, что такой поддержки будет достаточно для рабочего альянса.

Как ни крути, а придется сразу побыть «в меру хорошей мамой»: и свободу ему предоставить и ответственностью не перегрузить. И как мне это? Да никак. Для любой работы необходим альянс, лучше, если он основан на позитивных чувствах. Я рассчитывала, что моя чувствительность к своей безопасности поможет мне не «утонуть» в материнском контрпереносе.

Несколько последующих встреч прошли том же духе: «чего хочу – не знаю», «ничего не чувствую», «забываю, о чем говорим», «не думаю об этом и вас не вспоминаю».

Чтобы Артем принял поддержку – надо было постараться. Недоверчивость и обесценивание. Его отношение к поддержке от женщины и стало основной фигурой работы на фазе безопасности. Довольно скоро я стала предъявлять ему свои чувства в его адрес, (удивление, сочувствие, раздражение), а потом мягко, но настойчиво отстаивать факт их существования, конфронтируя с его попытками обесценить мои переживания или проигнорировать их. При этом очень важно было так организовать эту конфронтацию, чтобы Артем мог ясно различить моё негативное отношение к его способу поведения и сочувствие лично к нему как к человеку, который делает только то, что он может, при этом лишая себя возможности получить помощь. В свою личную историю он допускал мало, «пересекать контекст» нашей работы было почти не с чем, так что работали «на границе контакта». Встрече к четвертой у меня остро назрел вопрос: а за что он платит деньги? Большую часть времени мы говорили о том, как он уклоняется от моих попыток что-то узнать и понять про него… Любую мою «находку» (Например: «Когда вы сейчас говорили об этом, я заметила, что вы вздохнули. Что это для вас значит?»), он тут же подвергал сомнению: «Неужели? Я не заметил. Понятия не имею. Исследовать это? А зачем?».

Эти «ходы» меня ставили в тупик. Артем «не отступал»: «Если уж вы не знаете, то я тем более», или, еще лучше: «А что изменится, если я это почувствую? Я ничего не хочу, кроме покоя…». Вопрос про деньги его нисколько не смутил: «Может я потом смогу оценить происходящее, пока сам не знаю, за что плачу».

Тем не менее, мы нащупали несколько проблемных зон: напряжение и неопределенность на работе, отсутствие друзей, прерванные отношения с отцом, к которому сильные амбивалентные чувства (отец – успешный блестящий журналист, бабник и тиран), холодная, замкнутая в своих проблемах и обидах на отца, бесконечно требовательная мать. Родители всегда были заняты своими отношениями, Артема воспитывали в атмосфере жестких требований и наказаний, отцовских насмешек и материнских истерик.

Ни к одной из этих тем невозможно было приблизиться. На все вопросы о его чувствах тогда и сейчас, когда он вспоминает, Артем он все время отвечал «не знаю» и «а это действительно нужно?». Рассказывал с улыбкой, неохотно, иногда спрашивал моего мнения и выслушивал его с недоверием.

Я «держалась» довольно долго. «Сгребала фон», «работала со слиянием», подстерегала его чувства, чтобы «выйти на след» потребности, приводящей его ко мне. Но и он не «сдавался»: дальше кратких биографических справок и обсуждения его недоверия ко мне (я никогда никому не доверял, чем вы лучше?) и к терапии (к чему это все может привести?) мы не продвигались. Ретрофлексия цвела пышным цветом: он был напряжен, насторожен, сидел в закрытых позах и смотрел исподлобья.

Стали приходить мысли о собственной некомпетентности… Это меня несколько отрезвило и поубавило усердия.

На седьмой сессии я сказала, что устала «допрашивать» его про жизнь, и не понимаю, что ему от меня надо, если ему от меня «ничего не надо» (заодно проясню и символический пласт отношений…).

Он мне искренне посочувствовал, чуть ли не в первый раз я увидела проявление чувств с его стороны, заверил, что лично против меня ничего не имеет. Тогда я спросила, а имеет ли он что-либо ко мне, надеясь хотя бы здесь встретить нечто живое, но – зря. Я приятный человек, который старается что-то для него сделать, а он не понимает, что. Я спросила, а что он чувствует в такой ситуации. Он ответил, что легкую неловкость, но ничем мне может помочь. При этом он впервые кокетливо улыбнулся. Для меня это был знак некоторой его «разморозки» и я рискнула.

Я чувствую растерянность, как будто не вы от меня что-то хотите, а я от вас. И мне никак не удается этого добиться. Вы остаетесь холодны ко всем моим попыткам. Я становлюсь все менее уверенной в себе и каждый раз, когда вы уходите, я готова к тому, что эта сессия окажется последней. Это неприятно.

Улыбка. Извините.

Вы выглядите так, как будто вам что-то приятно сейчас.

Удивление. Да?

Да. Это может быть похоже на какие-то другие отношения в вашей жизни?

Наверное.

Какая в этом прелесть?

Я спокоен, уверен, я владею ситуацией.

Где вам это не удавалось?

Ну вот сейчас не всегда удается с женой, а вообще-то я всегда себя чувствовал так, как сейчас вы, с матерью и отцом.

Сейчас вы действительно владеете ситуацией, но мне не хочется в ней оставаться.

Пауза. А вот мне никогда не удавалось просто уйти, когда мне не нравилось что-то…

Я радостно «схватилась» за «минуту слабости» Артема: «Мы могли бы поработать с этим».

Он тут же насторожился: «А это нужно менять? А возможно?»

Я предложила ему подумать над этим, возможно, его жена не так похожа на его мать, как ему кажется и с ней можно общаться по-другому, не только «загоняя ее в угол» или наказывая, если она туда не идет по доброй воле. Подумать он согласился.

Было бы неплохо, чтобы для начала он просто не забыл этот разговор. Понятно, что ситуация с матерью не завершена, он снова и снова повторяет ее в «надежде», что либо он заставит женщину делать то, что ему надо, либо сможет возмутиться ее «несоответствием» его требованиям. Но возмутиться, не получается, поэтому он продолжает воздействовать обидой, наказывая женщин, повторяя материнский способ воздействия на отца. С отцом шутки были плохи: его собственной агрессии было предостаточно, чтобы подавить любое возмущение, а вот с помощью обиды худо – бедно можно было привлекать его внимание. Потом, правда, он все равно их бросил. Так что теперь мать воспроизводит все это с Артемом, путая мужа и сына и доводя этим Артема до бешенства: каждая ссора с матерью для него – подтверждение ее привязанности к отцу, и пренебрежение им, Артемом.

Поведение Артема с женщинами – это превращение переживания своего бессилия перед материнским безразличием в активное действие – принуждение других женщин добиваться его внимания, чувствовать себя неуверенно, опасаться разрыва отношений с ним. Если они этого не делают, он наказывает их так, как его наказывала мать: обесцениванием, игнорированием. Если же делают – у них есть шанс добиться его расположения. Он впервые проявил лично ко мне сочувствие и даже позволил себе кокетство именно тогда, когда я стала для него «слабой», признала его превосходство. Так в наших отношениях проявились проблемы Артема: неразрешенность конфликта между властью и подчинением, а под ними – потребность в любви и признании, риск потерять и так непрочную связь с матерью.

Он начал со мной ту же игру и пока находится на фазе могущества и контроля. Собственно сейчас он восстанавливает свою власть над женщиной, потерянную с женой. И ходит ради этого. Она терпела, терпела и вдруг сделал то, чего он никогда не мог себе позволить: ушла из неприятной для нее ситуации, прервала контакт с ним, возмутилась… Он еще не убедился, что со мной тоже так действовать не эффективно. Но я уже заронила в него сомнения своим заявлением недовольства.

Постепенно стала понятна его настороженность в отношении поддержки: пока я забочусь о нем, я сильна и опасна, меня трудно «прогнуть под себя», зато у меня есть власть над его чувствами. Он же неуверен в себе, «прячется», старается ничем себя не выдать. Как только я «сдаюсь» и признаю свое бессилие, он заметно расслабляется, ему удается «победить маму», заставить ее быть такой, какой ему надо. Мой план принес свои плоды в том смысле, что позволил установить слабый альянс и немного восстановить его самоуважение и чувство контроля над собственной жизнью.

Что он будет с этим делать?

Конечно, забывать и улыбаться. Про маму не вспоминал, потому что это не приятно. При этом он отметил, что стал менее вспыльчив, а я – что он стал со мной кокетничать.

Продолжение — сегодня во 2-й части…

❤ С заботой о Вас, [club50106785|Психология | Эзотерика | Йога]